Вообще все это - в надежде мотивировать себя записывать больше, чем я это делаю.
ч/б-визуализация персонажейЗвезда русского
Андрей "Я нормальный мужик" Курбский
Иван в молодости
Абсолютно непонятный для стороннего наблюдателя кусок из середины 2013 года
Иван идет по гравийной дорожке, хруст при каждом шаге ассоциируется у него со звуком ломающихся костей, хотя они совершенно не похожи.
Это место для него – зримое воплощение понятия «нигде». Оно существует вне времени и вне пространства, на него не влияет ничто из происходящего за его оградой. Кажется, что внутри не существует времени – или оно просто течет по каким-то иным законам.
Комплекс из пятнадцати зданий из красного кирпича примыкает к лесу. Теннисные корты, открытый бассейн, спортивный комплекс, своя конюшня, клуб с кинозалом. Похоже на элитный поселок для тех, кто имеет желание сбежать из большого города, не потеряв в комфорте, и имеет на это средства. Впрочем, средства на проживание здесь действительно нужны немалые, однако платят не те, кто обитает в этом краснокирпичном раю.
«Закрытый пансион для особенных детей».
Не интернат, не школа, не лечебница, не тюрьма. Все понемногу. Здесь уже двенадцать лет живет его младший сын – и Иван сомневается, что мальчик считает какое-то другое место своим домом. Так что это – дом его сына.
Иван поднимается по знакомым ступенькам, стучит. Ему открывает компаньонка – здешний обслуживающий персонал не называют сиделками, нянечками и прочими эпитетами: предполагается, что особенным детям (а, скорее, их родителям) от этого неуютно. Детям, как подозревает Иван, плевать.
Компаньонка рассыпается в приветствиях, сетует, что Иван давно не приезжал, щебечуще сообщает о том, что происходит в жизни его сына – так, что складывается впечатление, будто эта самая жизнь и правда насыщенна и полна событий. Иван слушает: внимательно, но в то же время ловя себя на какой-то отстраненности. Он любит младшего сына, но с каждым разом, с каждым визитом, с каждым годом оказываться в том мире, в котором он живет, все сложнее. Это понимают все – кроме, возможно, самого Фёдора. А может быть, он понимает лучше всех.
Когда поток иссякает, Иван просит проводить его к сыну – и они идут. На втором этаже светлая, практически пустая комната: Фёдор не любит, когда в пространстве много предметов, поэтому все помещения дома выглядят практически стерильными и ужасающе пустыми. Сыну нравится. В каждой комнате он совершает определенные действия – и никакие другие. Если ему нужно высморкаться – он идет в прихожую, а если откашляться – в спальню, даже если для этого ему нужно бежать с первого этажа на второй, задыхаясь. Остальные примеры, к счастью, не так драматичны; к тому же, в большинстве случаев прослеживается некая логика и уместность распределения.
Здесь, в пустой светлой комнате на втором этаже, Фёдор занимается. Он всё делает стоя или сидя на полу, игнорируя столы. Когда Иван заходит, сын стоит у окна и с равномерностью метронома ударяет металлической палочкой по металлическому же треугольнику. Его учителя и врачи очень гордятся музыкальными способностями Фёдора: они говорят, что это редкость и что-то упоминают про синдром саванта. Иван тоже гордится. А еще он знает, что никакого синдрома саванта у его сына нет, и музыка – это просто единственный способ Фёдора общаться. Фёдор балансирует на тонкой грани между РДА, одной из форм аутизма, и тяжелой умственной отсталостью (последнее с негодованием отвергается врачами Фёдора, и Иван каждый раз, когда его посещает эта мысль, чувствует себя немного предателем). Иногда кажется, что звук – это единственное, что связывает его внутренний мир с внешним.
Иван садится на диван. Фёдор смотрит на него мельком, но не прекращает своего занятия. Пока он не закончит (или не решит, что закончил) – он не прекратит, это Ивану известно. Известно ему и то, что его сын практически не испытывает привязанности к людям. Металлический треугольник – как и любой другой музыкальный инструмент – гораздо значимее для него большого рыжего мужика, который называется «папа». Иван уже очень давно не испытывает по этому поводу ничего.
Дзынь.
- Ну привет. Как дела?
Дзынь.
Конечно же, он не ответит. Он вообще предпочитает не говорить, а издавать звуки при помощи музыкальных инструментов – голос кажется ему недостаточно чистым музыкально.
- На этой неделе можем съездить в зоопарк или на концерт, если хочешь.
Дзынь.
Он не всегда узнает слово «концерт», а зоопарк его практически не интересует, да и Иван сейчас совершенно не настроен никуда возить Фёдора. Но спросить нужно, хотя смысла в диалоге с человеком, который все равно тебе не отвечает, исчезающе мало.
Иван замолкает и смотрит на фигуру в контровом свете окна. Мальчику пятнадцать лет, он похож на Настю, только волосы рыжее. Тонкие руки и ноги, у него совершенно не развита мускулатура, но спортзал и бассейн ему не нравятся, так что врачам остается радоваться, что мальчик не полнеет, как многие аутисты.
Солнце светит в окно. Волосы отливают рыжиной на солнце. Мерно звякает треугольник.
Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Неожиданно для себя Иван говорит:
- Ты знаешь, Андрей умер.
Дзынь.
Фёдор не любил Андрея. Как и Андрей его – те несколько раз, когда он приезжал сюда с Иваном, он ждал в машине, лишь однажды пройдя внутрь. Они существовали в слишком разных мирах – и сейчас Фёдору нет дела, что чужой Андрей исчез из чужого мира.
- У него был спид, и хорошо, что ты не знаешь, что это такое – и никогда не узнаешь. Ему почти не было больно, хотя все равно было плохо.
Дзынь.
Как рассказать мальчику с металлическим треугольником и палочкой, что спид – это страшно? И стоит ли это рассказывать, вот в чем вопрос. Как рассказать, что смерть – это страшно, потому что она всегда отнимает у тебя ту часть тебя, о которой ты даже не подозреваешь.
Иван сидит на диване в светлой полупустой комнате и говорит. Про свою юность, про МИФИ, про прогулки и неловкие разговоры, про неизвестность и уверенность. Потом – про Италию, лазурное море и оранжевые апельсины, ночные поездки на машине с открытым верхом к горам, про вечера и разговоры. Потом – про танцы, про театр и кабаре, про острое ожидание неизбежности. Он не упоминает то время, когда Андрея не было в его жизни – и по этому рассказу кажется, что Андрей был всегда. А теперь его нет – и кажется, что жизни тоже нет, а есть только светлая полупустая комната в кирпичном нигде и мерное звяканье треугольника.
Дзынь. Дзынь. Дзынь. Дзынь.
Дзынь.
За дверью раздаются шаги, Иван оборачивается – и видит в проеме Федьку Басманова. Он, кажется, не ожидал застать Ивана здесь – и на лице его явно читается неловкость, быстро сменяющаяся радостью.
- Привет.
Маленький Фёдор оборачивается на его голос и опускает треугольник. Басманов – это единственный человек, на приветствия которого он отвечает.
- Фёдор!
Юноша подходит к Феде и протягивает ему металлическую палочку. Он так здоровается и узнает Федю – может быть, потому, что у них совпадают имена, а может быть по еще какой-то причине.
Иван смотрит на них: это общение напоминает ритуал. Федька ударяет палочкой по треугольнику несколько раз в разных местах – и отдает ее обратно Фёдору. Тот некоторое время смотрит на треугольник, потом переводит взгляд на окно и замирает: думает.
Федька смущенно поворачивается к Ивану:
- Со скрипкой было сложнее, я ее только как балалайку могу за струны дергать, а это не то, он прямо расстраивался.
Иван встает с дивана. Федька приезжает сюда чаще, чем он сам, и за это Иван ему благодарен. Он не знает, что сейчас сказать, потому что люди и их мир вызывают у него яростное неприятие и желание разрушать. Но вместо удара в морду он говорит:
- Отвезти тебя выпить?
Федька открыто улыбается и кивает. Фёдор отворачивается от окна, поднимает треугольник и издает сложную последовательность звуков, в которой Иван угадывает знакомую мелодию "Шутки" Баха.
Никогда не знаешь, что свяжет внутренний мир с внешним.