Челлендж самому себе: писать каждый день хотя бы по абзацу текста. Да, я все еще пытаюсь побороть свою беду последних лет с художественным текстом.
Благодарность за все это адресована, конечно же, Полю.
Хранить буду здесь, поднимать буду изредка.
опричнина, богатая внутренняя война Ивана, все вот это.
Из скоморошьего веселья, из людского гула и череды здравниц, сливающихся в одно, выдергивает прикосновение к руке - не обычное лобзание, подобострастное и ищущее милости, но словно ждущее и милость обещающее. Федька, сын Алексея Данилыча, совсем молодой рында - смотрит снизу вверх чернющими глазами, губы в меду и, вроде, искусаны, но не разобрать - уже, кажется, вечность, не отнимает он их от руки своего государя. Смотрит прямо в лицо, ничего не смущаясь и не боясь, черный взгляд горит огнем и то ли зовет, то ли вызывает на что, то ли дразнит. Все кроме этого взгляда становится вдруг далеким, мгновение замирает - и разбивается от зычного голоса Данилыча:
- Здравие тебе, государь, и твоей супруге, от моего сына и от меня.
Губя отняты, рука отпущена, глаза обмахнуты черными ресницами как опахалом, - и наваждение проходит. Мальчишка, тощий и угловатый, пятится к отцу, и оба Басманова, поклонившись, отходят, уступая место другим славящим свадьбу царя.
***
Мир грохочет, рушится, вопит и несет себя к бездне, ожидая второго пришествия и спасения. Сколько осталось шагов до Голгофы, когда опустится длань Божия, чтобы увести за собой праведников, грешников низвергнуть в ад, а с плеч русского царя снять крест, который тому выпало нести ради всего своего неблагодарного люда? Сколько осталось ударов сердца, сколько успеешь прочитать молитв, сколько успеешь свершить грехов? Каждое мгновение, оставшееся до конца всего, занимай, Иоанн, заполняй миром – чтобы унести тот мир с собой.
Потому не любит государь скуки, потому ищет и привечает все, что разрывает обыденное течение жизни. Потому неизменно врывается в его думы мелкий да вострый Басманов-рында в белом кафтане – то дракой, то пляской, то смиренно склоненной головой да лукавым блеском глаз. Вырывает Ивана из дум, словно ставит перед собой и смотрит нахально в лицо, как только не боится. Будто вызов бросает – но на середине, опомнившись, кланяется и уходит в молодое лихачество и удаль, оставляя царский взгляд прикованным к себе.